ВОСЬМАЯ ЛИСТВА

Есть грустная власть у меня над тобой: 
ты рядом стоишь — только веки прикрыл я,-
трепещут крахмального фартука крылья 
и дует из глаз ветерок голубой.

Веселая школа! Звонка переливы! 
Твои и мои перерывы, а в них — 
ах, как ты парила, не тронув перилы, 
с самого верха — по лесенке вниз!

Эх, как легко тебе сверху летится! 
Но еще легче взлетается вверх! 
Смотрел я на это, как смотрит на птицу 
снизу стремящийся ввысь человек.

Куда улетела ты? Где обитала? 
Кого освежал ветерок твоих глаз? 
Семь раз с этих кленов листва облетала 
и новая — в мае — шумела семь раз.
 
Но встретить судьба нас с тобою сумела, 
она лишь такого мгновенья ждала. 
Восьмая листва на деревьях шумела — 
и ты под листвою коляску вела.

Здороваюсь.
—Здравствуй.
—С малышкой?
—С малышкой.

Я тоже немножко коляску держал.
Смотрел на нее
и опять был мальчишкой,
и сердце стучало,
и голос дрожал.
Я думал:
«Подумать! Я рядом с тобой...»
А вслух бормотал:
«Загорела... Из Крыма?..
А где же в глазах ветерок голубой?
А где же, любимая, где твои крылья?»

Как будто улыбку, ты сделала губы — 
мол, я не заплачу от этих потерь... 
Они не нужны, как молочные зубы, 
и, видно, поэтому нет их теперь...

—А как назвала пацаненка?
—Георгием.
(Как мало вопросов к тебе у меня!)
—Хорошее имя. Святое. Геройское.
—Святое?.. Святые все имена.
—Не все. Вот мое и твое — не святые.
А впрочем,— твое—это как для кого...
И чтоб прекратить разговоры пустые,
ты в руки взяла из коляски его.
И что-то серьезное встало меж нами.
Да, что-то делящее жизнь пополам!
Я еле услышал:
«Ты нам мешаешь».
И громче:
«Ты слышишь? Мешаешь ты нам».

Ушел я. И было мне ново идти 
средь листьев зеленых, средь птичьего гама! 
Прости, что я вспомнил про крылья, прости. 
Я больше не буду, любимая... мама...

1964 г.