ПОСТСКРИПТУМ

Как автор — благодарен я,
что в данном скромном сочиненьи
мне помогли родня, друзья
и члены литобъединенья,
которые добры, умны
и сильны духом совещанья,
и их советы, замечанья
посильно мною учтены.

Учел я также ряд помет
прелюбопытного оттенка,
что делал в строчках нет да нет —
поэт Евгений Евтушенко,
наш мэтр де ля поэзи
в вопросах техники и темы,
который был у нас в связи
с изданием своей поэмы.

Племянник мой, большой шутник, 
мне тоже помогал, проказник,— 
выуживал из школьных книг — 
и это для него был праздник! — 
совсем простые, черт возьми, 
фактишки, мелочи, словечки, 
что знают люди лет восьми, 
но нами, взрослыми людьми, 
забытые навеки вещи... 
Ах, ландыш, бедный ландыш мой! 
я про него писал зимой, 
морозными ночами, в замять 
и пронадеялся на память, 
и написал: «...всего два-три 
бубенчика...» — что было!.. Мама 
сказала грозно: «Посмотри!» —
и начала искать упрямо, 
и отыскала где-то их, 
букетик ландышей сухих, 
проживших в мамином кульке 
все лето длинное, всю осень, 
имевших по семь и по восемь 
бубенчиков на стебельке...

«Два-три!.. Я думала о сыне, 
что он не опозорит честь...!» — 
все мама продолжала есть, 
как будто я, в своей гордыне, 
кощунством осквернил святыню... 
А ведь подумать, так и есть...

Сестра внушает: «Часто ты
нечист в какой-нибудь проказе...»
Сторонник всякой чистоты
и враг даже малейшей грязи,
стерилизует мне стихи,
читая их ежесубботно,
и холостяцкие грехи
прощает очень неохотно.
Я, например, свой дар небес
и всю поэзию изгадил
тем, что под кофточку залез
и грудь у девушки погладил.

Я и руками-то махал,
и громко говорил, и глухо:
«В любви нельзя, чтоб было сухо...»
Не слушает, воротит ухо...
Раз так, та непременно — шлюха,
а я — развратник и нахал.

Но споры не проходят зря, 
мои стихи — тому примеры, 
все в рамках. Ей благодаря, 
я не переступаю меры.

Я благодарен также ей 
и маме, что с такой опекой, 
я был свободен от друзей, 
что пользовался как своей 
домашней их библиотекой. 
Моей в помине нет давно. 
Я не библиофил. Одно 
в букинистический сдано, 
другое — нечего считать, 
такие книги лишь листают, 
а третье — взяли почитать 
и до сих пор еще читают...

Во-о-т... Этот коллективный труд 
доверчиво и чуть стыдливо 
я нынче выношу на суд —
теперь — большого коллектива.

Всем в жизни благодарен я. 
А Вам, читатель, за вниманье. 
И если встречу пониманье, 
то — будем добрые друзья!

Сочтемся, люди ведь свои, 
советские, родные, наши. 
Простите слабости мои, 
а я — клянусь! — прощаю ваши.

1980 г.