МУЗА

Моя муза, моя маленькая дочка, 
ты отрада в жизни скомканной моей. 
Ты не цвет еще, не лист еще, ты — почка. 
Нам бы несколько с тобой погожих дней!

Мы с тобою — как бродячие артисты, 
чья сто лет назад прошла уже пора,— 
непутевостью и бедностью форсисты, 
поздно вечером готовим номера.

Ты встаешь, ты чистишь зубы но привычке, 
и, пока зубрежкой роли занята, 
я вплетаю в твои светлые косички 
два сиреневых капроновых банта.

Дочь, мы прожили последние рублишки, 
дочь, ты скушала последнее «коко», 
и я вижу, что малы тебе туфлишки, 
да и платьице уж слишком коротко.

Как-нибудь, моя родная, перебьемся, 
я уверен, как-нибудь переживем... 
И — встаем, и бодро за руки беремся, 
и на площадь многолюдную идем.
 
Ты играешь! Ты смеешься, ты тоскуешь... 
И довольны старики и молодежь... 
Хорошо ли, или плохо ты танцуешь, 
хорошо ли, или плохо ты поешь, 
я не знаю, моя дочка, моя кроха, 
жизнь моя, моя подруга и семья, 
я не знаю, хорошо ли, или плохо, 
я не знаю, дорогая ты моя...

Слышу шутки: «Тоже мне —звезда экрана! 
И откуда в наше время бедняки?» 
А иные лезут в брючные карманы 
и кидают в мою шляпу медяки...

Мы идем среди машинного потока. 
Покупаем в кулинарии пирог, 
две бутылки апельсинового сока — 
и устраиваем маленький пирок.

А потом мои знакомые приходят
и подруг своих знакомиться приводят.
Поверяют свои тайны и секреты,
под шумок целуют — каждый не свою,
пьют вино, едят и курят сигареты,
и я тоже с ними ем, курю и пью

Мы хохочем сразу все, трясясь плечами, 
захмелевшие от дыма и вина. 
Ты одна сидишь у вешалки с плащами, 
неподвижна, неслышна и невидна.

Выпить кончилось, курить уже нет мочи. 
За окошком гаснут города огни.
Все Уходят, и часов в двенадцать ночи 
остаемся мы действительно одни.
 
И, подумав, что я вдруг тебя утрачу, 
этим страхом, словно ямами, изрыт, 
вдруг срываюсь и, как женщина, я плачу — 
со слезами, громко, всхлипами, навзрыд!

Ты подходишь, неслышна, неощутима, 
не боящаяся в жизни ничего, 
и целуешь меня в жесткую щетину, 
и лепечешь: «Ничего... Ну, ничего...»

1980 г.