ПУШКИН

Россия — зелень, синь, березы, 
изба, мужик, пшеница, рожь, 
усадьба, князь, княгиня, розы, 
княжны, карета, орден, брошь, 
«Отечество! Геройство! Шпага!..» 
Грешки —служанки... Тыща душ! 
Стишки, мечты. Гусар! Два шага —
роман, румянец... Замуж?.. Муж! 
Россия — светский, беспросветный, 
наследственный идиотизм 
и крупнозвездный, эполетный 
патриотизм-паразитизм.

Санкт-Петербург—турнюры, бюсты,
журналы, жантильон, генварь,
балеты, балы, свечи, люстры
и шепот страстный: «Государь...»
Столица — град кавалергардов,
рой голых плеч и эполет
и — профиль барда в бакенбардах,
точно дуэльный пистолет.

По этим танцам, этим вистам,
по этой знати родовой
твой профиль бил огнем, как выстрел,
сквозь дым кудрей пороховой.
Еще у входа в то столетье,
еще не видя ясно цель,
с лицейской рифмой в пистолете,
уже он вышел на дуэль
Стоял не раз под дулом  смело,
Рискуя гордой головой
О сколько залпов прогремело 
сквозь дым кудрей пороховой!

Санкт-Петербург еще во сне. 
Стоят полки во фрунт солдатский. 
И выпал, белый-белый снег, 
и лег на площади Сенатской.,.

Да, но Бестужев,. Муравьев,
Каховский и полковник Пестель, 
Рылеев,—
Только пять голов?
На пять голов — всего пять петель!

И вся Россия — ни гу-гу.
Под землю спрятались, как черви...
И чернь стояла на снегу,
во фрунт, порядком, много черни.

Ермолов был в больших чинах, 
но —малодушен есть чиновник. 
Орлов?.. Но черта ли в сынах? 
России нужен был любовник.

Во имя будущих побед, 
пока ты кровию не вытек, 
пои поэзией, поэт! 
Корми политикой, политик!

У моря Пушкин. Сняв пальто, 
глотает свежий вихрь норд-веста. 
И мысль: «Моя земля —не место, 
а если место, то — не то.
 
А море что? В наш гнусный век
Седой Нептун – земли союзник,
На всех стихиях человек –
Тиран, предатель или узник…»

Как на свиданье с новой эрой, 
он в горы шел и там, в горах, 
с межзвездной пропастью в глазах, 
дышал всей грудью стратосферой! 
Искал! Чего он —рядом с небом? 
Чего — среди кавказских скал, 
среди вершин под вечным снегом — 
чего? — Стать демоном искал!

«Пока свободою горим…» -
а Чаадаев в чуждых далях...
Но чудо! — вдруг заговорил
на всю Россию Чаадаев:
«Нас развела с Европой схизма. 
В католицизме—-благодать...»
И он в экстазе мазохизма
всю Русь раздел — и ну стегать!
Мол, вся история Руси
в собачьих головах и метлах,-
сама она— (Господь, спаси!)—
Некрополь, то есть город мертвых.
К чему питаем мы Любовь?
Где проявиться интересу?
Нет ничего! Да наша кровь
враждебна всякому прогрессу...

Но Пушкин другу возразил. 
Мол, тяжки русского вериги, 
но Ломоносов был ведь? Был! 
А Пугачев? А Петр Великий?
 
И сам любезен был отчизне... 
Он молод, полон планов, дел... 
И вдруг...
жену...
вот подлость жизни! — 
царев опричник восхотел, 
какой-то лизоблюд и нытик, 
ублюдок ,
педераст,
садист,
какой-то гнусный сифилитик, 
в голландский ряженый батист...

Ну, тут уж лучше стой, телега! 
Уж тут конец неотвратим. 
И, как сказал один коллега, 
«мы слишком многого хотим...»

И был убит во цвете лет он 
на поединке роковом — 
наземный демон с пистолетом, 
в дыму кудрей пороховом...

Давай пальнем из пистолета 
среди кладбищенских гирлянд, 
помянем выстрелом
поэта — 
он был бесстрашный дуэлянт!

1967 г.