Это не предисловие. По какому праву мне сочинять предисловие к Капранову? Я нисколько не талантливее его. Чтобы писать о Гене Капранове, надо бы быть таким же самоубийственно распахнутым настежь как он. А тут каждая фраза, вышедшая из-под твоей руки, кажется тебе какой-то картонной по сравнению с его стихами, жарко пульсирующими восторгом и болью бытия. И ты эту фразу стыдливо вымарываешь. Это не предисловие. Это несколько неловких слов в его честь. Произносятся они по праву любви. Только это их и извиняет. Я часто открываю его единственную книжку, и читаю все подряд. Хотя многое помню наизусть. Стихи его, как глоток кислорода измученным легким. Но что же сказать о самом Капранове?
   Как все большие поэты, жил он недолго. Как Пушкин, Лермонтов, Есенин, Кедрин, Рубцов, — роста был он небольшого. Но, вопреки всем законам физики, в июле 1985 года молния избрала именно его, хотя на пляже в Набережных Челнах доставало тогда рядом и верзил под два метра. После Геннадия Капранова осталось более двух тысяч стихотворений, несколько поэм, блестящие переводы из английской и французской поэзии (окончив факультет иностранных языков Казанского пединститута, Капранов владел тремя европейскими языками). Но при всем «иностранном» образовании был он человеком очень русским, хотя никогда не бил себя по этому поводу в грудь ни в стихах, ни тем более в жизни. Безоглядно добрый, абсолютно бескорыстный, по детски доверчивый и по мужски верный дружбе, он готов был по первому зову бежать на помощь любому кто в ней нуждался. Далеко не все платили ему тем же.
   За свои сорок семь лет он так и не увидел ни одной изданной книжки. Пробивными способностями, необходимыми для внедрения в темпланы издательств. Гена не обладал. Да и ему ли было вступать в единоборство за место в темпланах с профессионалами, натренированными в расталкивании конкурентов локтями. Профессионалы были четко ориентированы на окошечко кассы. Хотя, естественно, громогласно заявляли, что делают это ради общественного прогресса. Гена был не из ораторов. Гене ничего не было нужно, кроме самой поэзии. Он жил радостью оживающей под пером строки, часто переписывая ради этого стихотворение в нескольких вариантах. Он добивался совершенства простоты. И наивно ждал, чтобы за это его и полюбили. Был он из тех чисто русских талантов с чисто русской тоской, что взыскует града небесного. На земле. Тоскуя по звездам, так и зависают эти таланты меж небом и землей, не умея прижиться ни тут, ни там. Сказанное Капрановым про Лермонтова, смело можно отнести и к нему самому: «Он был душой, а телом не был. Душа скиталась между тел». Можно процитировать и Есенина; «Розу белую с черною жабою я хотел на земле повенчать...» Но это еще никому не удавалось.
   Почему Гена не очень настойчиво стучался в двери издательств? Может быть не без основания полагал, что все равно бесполезно? Хотя нельзя сказать, что Капранова при жизни так никто и не заметил. Рекомендуя рукопись стихотворного сборника Капранова «Простые вещи» Татарскому книжному издательству, Евгений Евтушенко писал: «Капранов покоряет искренностью, задушевностью и отдельными удивительно чистыми прорывами в то состояние, когда нет границы между человеческой исповедью и стихами. Он - прирожденный лирик, и в этом его главная сила. Думаю, что его книга будет хорошо принята и замечена всесоюзным читателем и всесоюзной критикой».
   Так оно, без сомнения, и случилось бы. Но сборник Капранова был издан только в 1991 году, когда всем стало не до стихов, когда «нерушимый» Союз рухнул, придавив одних, и заставив задыхаться в тучах поднявшейся пыли других. Казалось бы, под этими руинами поэт был похоронен на этот раз еще более надежно. Однако случилось то обыкновенное чудо, про которое булгаковский Воланд выразился кратко: «Рукописи не горят!» Когда на руинах бывшей страны осела пыль, немногие уцелевшие приверженцы отечественного стиха стали растерянно оглядываться по сторонам. Но пусто было в когда-то пышных садах поэзии. Прежние кумиры, зычным чтением своих опусов собиравшие целые стадионы, как-то поувяли, лавровые венки на их головах пооблетали, обнажив не только поредение волосяного покрова, но и какое-то печальное несоответствие кумиров пьедесталу. Мельтешили, правда, некоторые шустрые претенденты на литературные премии в заграничных конвертах, старательно изображающие из себя поэтов. Но как ни старались они привставать даже и на цыпочки, чтобы быть позаметнее, всё почему-то казались ростом не выше плинтуса. Не замечал их никто, кроме раздавателей премий, не слушал и не читал. Но стал вдруг очень заметен любителям настоящей поэзии маленький Гена Капранов. К его поэзии потянулись, как тянутся задыхающиеся к кислородной подушке, как измученные водопроводной таблицей Менделеева тянутся к чистому роднику. К счастью для нас он не стал профессиональным поэтом в том смысле, как современная ему виршеплетная саранча, усердно рифмующая на очередной мебельный гарнитур. Поэт — не профессия. Поэт — родник, сотворенный самой природой. Удивительно чистый талант казанского поэта давно перерос провинциальные рамки. Да и что такое вообще — казанский поэт, костромской, рязанский, владивостокский? Почему у нас, чего нет нигде в мире, чтобы называться Поэтом без уничижительных местечковых эпитетов, надо проживать обязательно в столице? Даже будучи при этом заурядным виршеплетом, коих там абсолютное большинство, и кои известны только междусобойчиковому кругу? А число поклонников замечательного русского поэта Геннадия Капранова всё множится и множится, хотя единственная его книжка «Простые вещи», изданная микроскопическим по тем временам тиражом в 1000 экземпляров, давно стала библиографической редкостью, за которой тщетно охотятся библиофилы.
   В это юбилейное издание, наряду с избранными стихами из той единственной книжки, вошли также никогда ранее не публиковавшиеся стихотворения Капранова. И также впервые — краткая творческая автобиография и прозаическое эссе «Мои учителя», где совсем не простым предстает перед читателем этот апологет простоты. Да и сама жизнь поэта в разные ее периоды была разной. И далеко не простой. Если бы было возможно построить этот сборник по хронологическому принципу, то нетрудно было бы, наверное, проследить как и почему с годами восторг бытия, единения с природой, со всем сущим, уступает у поэта место трагическому надлому, трагедии творческого и человеческого одиночества. Однако Капранов редко датировал свои стихи. Но хотя нам пришлось остановиться на алфавитном порядке следования стихотворений в сборнике, внимательный читатель, опираясь на редко разбросанные под стихами даты, многое сможет понять и сам. А теперь слово самому Поэту.

Владимир Лавришко